Антрополог архитектуры Гавриил Малышев изучает чукотскую модернизацию — процессы, которые, по инициативе властей, начались на полуострове во второй половине XX века, а с новой силой продолжились уже в 2000-х.
В чукотской реновации политические и архитектурные проекты тесно сплелись в единое целое. То, как за считаные годы менялись облик и образ жизни местных сёл и посёлков, было напрямую связано с планами и отношением властей к коренным жителям. И хотя многие решения тех лет раз за разом повторяли одни и те же ошибки, они до сих пор особо не были отрефлексированы, несмотря на то что в ближайшем десятилетии Чукотке не обойтись без новых реформ.
Какой посыл несла советская перестройка Чукотки, что колониального и деколониального в реформах 2000-х и как сегодня уже сами жители вторгаются в государственные проекты — рассказывает урбанист Гавриил Малышев.
глава 1
Идеальный полигон
Посёлок городского типа Эгвекинот, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Почему вы выбрали объектом исследования сёла Чукотки?
Можно коротко ответить, можно длинно. Коротко — потому что это идеальная лаборатория для изучения модернизации. Из-за низкой плотности населения, из-за очень крайних во всех смыслах показателей. С одной стороны, Чукотка очень-очень далеко от всех логистических поставок, столицы и так далее. С другой — там живут коренные народы. Кейс модернизации в таких условиях как бы чистый, он достаточно ограничен во времени, его легко локализовать, и поэтому легко изучать. Меня всегда интересовали вопросы антропологии модернизации, даже не столько применительно к коренным народам — вопросы антропологии модернизации в целом. Тут такой идеальный полигон для этого, как оказалось.
Если отвечать длиннее, то я же по своему базовому образованию градостроитель, урбанист, и модернизацией я ранее занимался как практик. В какой-то момент мы с товарищами запустили проект, называется «Клизма Романтизма», в котором изучали постсоветскую архитектуру и градостроительство 90-х и нулевых. Нам было очень интересно, что был такой модернизм советский, очень понятный, а тут резко что-то происходит — и эстетика, и идеология проектирования меняются просто радикально. Возникает большое количество форм. Мы писали книжку, которая когда-нибудь, надеюсь, выйдет в издательстве Tatlin, где я отвечал за изучение регионализма, потому что, как мне казалось, основное отличие архитектуры постсоветского времени — это её децентрализация. В советское время тоже были свои региональные течения, но всё-таки всё было очень централизованно. Было очень типовым. Региональное самовыражение было очень регулированным и ограниченным. А в 90-е и нулевые мы видим бум этого регионального, локального разнообразия. Изучая разные кейсы регионов по всей России, я наткнулся на Чукотку.
Я раньше немножко слышал, а тут увидел, насколько это масштабный проект, насколько он не похож на всё, что происходило в те годы в России. На самом деле другого прецедента нет до сих пор. Это сельская реновация.
глава 2
советская модернизация
Яранги, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Когда Чукотка стала ощутимо меняться из-за действий государства?
Чукотка — один из самых последних регионов, который был полноценно интегрирован в состав современной России, Советского Союза, и это происходило уже после войны. Удивительно, что до 1950-х годов на Чукотке, несмотря на то что там уже было ограниченное присутствие советской власти, большевиков, это присутствие оставалось очень поверхностным, очень территориально сконцентрированным. Весь остальной регион жил, по сути, своим контактно-традиционным способом. Как Игорь Крупник с Михаилом Членовым, такие два знаменитых эскимосоведа, этнографа, это называют — контактно-традиционный период. То есть люди жили в контакте: они знали, что есть такие русские, с ними можно торговать, но какого-то радикального воздействия на их цивилизацию, на их культуру до 50-х годов не было.
В последние пять-шесть лет сталинского периода, с 1949 по 1956 годы, туда успела всё-таки прийти такая массовая насильственная коллективизация. Но до 50-х годов большинство стад оленей были частными, была свободная торговля с Соединёнными штатами, с поселениями на берегу Аляски — все там плавали, не было жёсткой границы. Были кочевые тундровые чукчи, но, конечно, были и оседлые тоже.
Село Уэлькаль, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Как на Чукотке началась первая волна модернизации?
Первая волна модернизации происходит с 1950-го по, наверное, 1970-е. В отличие от той волны модернизации, которая случилась на Чукотке в нулевые, первая была довольно типичной для коренных народов Севера. Кочевников переводили на осёдлость, строили колхозные сёла. Было насильственное переселение, укрупнение посёлков, ликвидация неперспективных поселений.
Мы представляем себе Чукотку как место кочевых чукчей, но на самом деле, там, помимо кочевых оленеводов, есть приморские чукчи, эскимосы, юпики. Они были оседлые, и у них была потрясающе большая система расселения. Также мы сейчас представляем, что Чукотка такой немножко изолированный край, пустоватый. Это как раз результат той самой модернизации с укрупнением.
Советская власть рассуждала в совершенно модернизаторском духе, не только с каких-то колониальных перспектив контроля, хотя и это тоже, но и с точки зрения оказания государственных услуг. Ты не можешь построить школу в каждом из сотни маленьких эскимосских родовых сёл, которые стояли вдоль всего берега Чукотского моря, Берингова пролива. Поэтому сёла укрупнялись, людей перевозили в более крупные деревни, смешивались этнические поселения. Раньше никогда вместе оленные и приморские чукчи не жили, тем более оленные чукчи с эскимосами. Всё это смешивалось, строились дома вместо яранг, вместо традиционных жилищ людям делали срубные здания, по сути, те же самые избы. Они были неотличимы от всего того, в чём живёт центральная Россия. Была такая очень масштабная, и не сказать, что насильственная модернизация.
Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Что значит насильственная и ненасильственная модернизация?
Тут надо развести — есть понятие «принудительное», и есть понятие «насильственное». Как показывают историки, насилие, конечно, было, но по сравнению с тем, что происходило в сталинские годы с другими народами — калмыками, ненцами, хантами, — у которых были свои восстания и силовое подавление, всё-таки на Чукотке всё это прошло относительно бескровно, но принудительно. У людей не было возможности выбрать место, куда они переезжают, у них не было возможности отказаться, но авторитетом, каким-то подавлением, увещеванием местных убедили, что так для них будет лучше.
Часто имел место откровенный обман. Вот история с Науканом — это такое древнейшее эскимосское поселение, которое чуть ли не старше Дербента или ровесник. Людей оттуда перевели на более удобное, с точки зрения власти, место — подальше от американской границы и с пологим берегом, куда можно выгружать грузы, строительные материалы. Но там, куда переехали жители Наукана, совершенно невозможно вести охоту. Людям обещали, что их переведут в бухту, где китовая охота будет доступна. В итоге они просто потеряли возможность вести свой традиционный, автономный от государства способ пропитания.
Когда я ездил в поле, увидел, что многие люди помнят всё это, потому что всё-таки 50-е — 60-е были недавно, это поколение наших бабушек и дедушек. Люди лишились автономии, лишились возможности обеспечивать себя и очень быстро плотно подсели на иглу патерналистского снабжения централизованными благами. Потому что строительный материал для новых сёл из сруба невозможно найти самостоятельно. Это тундра, там нет деревьев, там нет своего угля. Всё стало завозиться. Другой важный аспект этой модернизации — строительство интернатов. Очень болезненная тема, которая для всех коренных народов Севера актуальна. За очень короткий период люди стали супер зависимыми от государства, утратили коренные привычки, способы добычи пропитания, абсолютно европеизировали свой быт, перешли на русский язык.
глава 3
Традиции ради выживания
Строительство порта в городе Анадырь, Чукотский автономный округ, 1970-1980-е гг. Фото: vk.com/anadyr70
Как советская реновация в перспективе отразилась на жителях Чукотки? Что стало со всей этой государственной инфраструктурой в 1990-е?
Собственно, это и есть моя тема исследования — всё это хозяйство в 70−80-е, когда первая волна модернизации более или менее закончилась, хотя продолжали строить уже многоквартирные дома и в целом урбанизация села шла полным ходом. Была идея, что каждое село на Чукотке должно постепенно стать местом, подобным посёлку городского типа. Чукотка становилась очень ресурсным регионом, туда ехало большое количество приезжих, которых надо было заинтересовать комфортными условиями, потому что кто добровольно согласится поехать так далеко? Для этого создавались, по общероссийским меркам, очень хорошие инфраструктуры. Мы знаем мало деревень в центральной России, в которых было бы центральное водоснабжение, горячее и холодное, где была бы канализация, где было бы отопление. В чукотских сёлах к концу 80-х это всё было, не во всех, конечно, но во многих, а где не было, там планировалось. Это уровень комфорта совершенно городской, но в то же время — та самая сверхзависимость от централизованной государственной инфраструктуры.
Эта сверхзависимость себя очень плохо проявила в тот момент, когда централизованное государство распалось. Советский Союз коллапсировал в 90-е — вся эта инфраструктура накрылась. Просто сгорели дизельные станции, у людей перемёрзли трубы, и такой радикальный и резкий откат модерна заставил многих людей, большинство приезжих, покинуть регион. Не все успели закрепиться. Кто-то, конечно, всё-таки остался, кто-то уже считал этот регион своим, но всё-таки был большой отток. Чукотка из всех регионов России потеряла наибольшее количество человек — население сократилось в три раза, сразу со 150 тысяч в 1989-м до 50−40 тысяч в 1999-м.
Люди снова оказались, как до прихода Советской власти, на самообеспечении. Им приходилось реально вспоминать коренные методы добычи. Местные жители мне рассказывали, что они зависели очень сильно от добычи кита. По сути, рыба, что в море найдут, олени, которых могут забить, — это тот провиант, на который они могли рассчитывать. Не платили зарплаты, пенсии, пособия.
Всё то же самое происходило с инфраструктурой, с жильём. Это не яранга, которую ты сам можешь подлатать и которая опирается на местные материалы, а это дом. Для него нужны ремонтные бригады, нужны хорошие строительные материалы, штукатурка, утеплитель и так далее, которые не найдёшь, не купишь в магазине, если не привезли. Всё очень быстро стало деградировать, и к концу 90-х регион стоял на грани голода.
глава 4
Модернизация Нулевых
Коттедж в селе Амгуэма, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Что происходит дальше?
Регион возглавляет Роман Абрамович — в 1999 году он туда приходит, в 2000 году становится губернатором и запускает масштабную новую волну модернизации. Люди, конечно, были бесконечно благодарны — за то, что он предотвратил голод. Он реально накормил людей, выплатил многолетние долги по зарплатам, привозил еду буквально вертолётами в сёла.
Постепенно занялся модернизацией инфраструктуры. Эта модернизация была похожа на предыдущую волну в том, что абсолютно не опиралась на местные знания. Конечно, мы не видели никакого насилия и принуждения, люди сами в большинстве своём радостно соглашались на такие подарки. Уже были приученные к взаимодействию с государством, сидели на патерналистской игле. Поэтому люди были рады, что восстановили систему обеспечения, когда бесплатно приносят новый дом, инфраструктуру.
Но опять не было учтено никаких собственных способов хозяйствования, привычек, знаний местности. Всё делалось так же быстро, приезжими специалистами. Модернизация была очень, на самом деле, советская по своему духу: «Мы знаем как лучше, мы сейчас вас облагодетельствуем". Вот такой top-down взгляд.
Коттеджи в селе Амгуэма, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
А чем тогда модернизация Чукотки в 2000-е отличалась от советской?
В советское время людей, которые получали дома, всё-таки стремились привлекать к строительству. Приезжала строительная бригада откуда-нибудь из Ростова, но людей, которые будут жить в этих домах, в советское время приглашали на стройку. Они сами, по сути, возводили себе дом. Это делалось в том числе для того, чтобы люди получали базовые навыки ремонта, примерно представляли, что такое срубный дом. Потом на базе совхозов оставались свои строительные артели, которые уже могли всем заниматься внутри села.
Модернизация в нулевые годы супер отличается именно в этом. Во-первых, технология строительства. Дома, которые строились в национальных сёлах Чукотки — это канадские коттеджи, буквально экспортированные из Канады. Канадская фирма, канадские же архитекторы приезжали, всё проектировали, всё строили. Практически никто из коренных жителей сёл именно в самой стройке не участвовал. Был вот такой абсолютно внешний проект, новая совершенно технология.
Канадские коттеджи — что это такое? Мы все хорошо знаем этот образ по кинематографу, сериалам: такие сайдинговые домики с красной крышей, белыми дверьми, со стеклопакетами — такая одноэтажная Америка. И вот видишь, что в отдалённом чукотском селе возводят эти дома из сайдинга, о которых жаждущее западного образа жизни постсоветское общество, конечно, всегда мечтало.
Коттеджи в селе Амгуэма, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Очень многие люди, естественно, не знали, как с этим всем обращаться, как этим всем пользоваться, но пытались влиять. Это внутри села интересно проявляется, когда общаешься с людьми, потому что приезжало множество рабочих из Канады, приезжали рабочие со всей России, из стран СНГ, и люди как-то пытались с ними заводить отношения. Мне рассказывали о всяких способах коррупции: можно было подкупить какую-нибудь строительную бригаду мясом, олениной, чтобы тебе положили побольше утеплителя, чтобы стены были потолще. Другая история, обратная: часть чукчей занималась оленеводством в момент строительства, и они просто отсутствовали в посёлке, когда их дома возводились, когда выбирали для них место. Им часто доставалось что-то совсем по остаточным принципам.
Буквально за один год село полностью преображалось: приезжал бульдозер, сносил все старые дома. Это мне было как раз сложно понять. Как люди реагируют, например, в Москве, когда им хрущёвки собираются сносить? Люди бунтуют. Потому что у них есть ощущение, понятие дома, он для тебя не просто место жилья, а какая-то культурная ценность. На Чукотке в большинстве случаев не бунтовали. Надо понимать, что эти дома здесь людям выдали недавно. Поколение помнит, как они появились, и присвоить этот дом себе люди не успели. Были, конечно, случаи борьбы: в селе Амгуэма есть один даже успешный пример, когда человеку удалось отстоять свой старый дом, но это всё-таки единичный случай.
Во-вторых, приезжали специалисты, которые ничего не знали о территории. Местные им говорили: «Давайте мы будем ставить дома не так, как у вас на чертежах, а выходами на восток, потому что так дует ветер, у нас южный ветер, а у вас в проекте вход расположен на юг — нас просто заметёт, нас будет сдувать, у нас дверь примёрзнет». Им говорили: «Нет, ребята, извините, у нас проект, ничего поделать не можем».
Дополнительный вход в коттедж, сделанный самим жителем, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Полностью сносились деревни. Всё делалось летом, потому что зимой, понятно, на Чукотке не поработаешь. Буквально за три коротких месяца чукотского лета надо успеть всё поставить. На этот период Абрамович кого-то куда-то вывозил: многим людям давали путёвки в санатории, буквально на юг, детей вывозили всех — из села отправляли в Крым, в Анапу. Пока всё строилось, многие взрослые уезжали в отпуск, кто-то жил у родственников, кто-то уходил в ярангу, кто-то переселялся во временный контейнер. Дома сносились, и на их месте ставились эти каркасные домики.
Конечно, возможность лично договориться со строителями — она влияла. Отдельная история про свадьбы, как достаточно многие люди среди рабочих нашли себе друзей, романтических партнёров. Даже есть такая, ну, не совсем байка, которая ходит на Чукотке, про новый народ, появившийся после реновации Абрамовича. Это «чукатурки» — действительно я знаю таких людей. Не в сёла, а в основном в города — Анадырь, Певек, — в крупные посёлки вроде Лорино приезжали работать турецкие строители, которые, видимо, были романтически настроены по отношению к местным. Рассказывали про канадских — они, наоборот, старались держать границу, а турецкие свободно себя вели и оставили после себя множество детей. Кто-то взял чукчанку в жёны и увёз в Стамбул. В Турции сейчас живут их потомки. Люди с такой доброй иронией про это рассказывают.
глава 5
колониальность и модернизация
Яранга в селе Амгуэма, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Можно ли назвать модернизацию 2000-х колониальной? Или у неё всё-таки были какие-то деколониальные задатки?
Реновация на Чукотке одновременно и деколониальная, и колониальная. Этим, конечно, кейс тоже очень интересен. Его нельзя однозначно отнести к благу или злу. Такая сложная, как и все, на самом деле, ситуация, которая показывает, что лозунговые стратегии объяснения не всегда хорошо работают. Тут на деколониальность можно посмотреть с двух сторон.
С одной стороны, мы видим действительно невероятный, беспрецедентный, по российским меркам, уровень региональной автономии. Когда Абрамович возглавляет регион, у него абсолютный карт-бланш, и люди действительно его выбирают. Он побеждает на честных демократических выборах, хотя абсолютно внешний по отношению к этому региону человек и по происхождению, и по этничности. Но, тем не менее, люди ему доверяют. Модернизацию он проводит абсолютно самостоятельно — в этом смысле это, конечно, деколониальная архитектура. По сравнению с советской системой, когда всё было очень централизованно, здесь регион начинает развиваться самостоятельно. Абрамович сам решает, что ему делать, меняет логистическую цепочку. Если раньше всё снабжалось по Северному морскому пути, буквально под директивой госплана, то при Абрамовиче решения принимаются внутри региона: откуда заказывать еду, откуда строительные материалы. Как раз происходит вполне логичная перепрофилизация логистики на США, Сиэтл, Аляску, откуда везут продукты и технику. В целом у Абрамовича была идея повышения экономической самостоятельности, переход региона на самообеспечение.
Ещё он разделил население региона на три группы. Первое — коренные, которые здесь останутся, перед которыми у государства есть ответственность, потому что они не выбирали такой жизни, к ним советская власть пришла сама. Закрывать их сёла, как это делали в 50−60-е, Абрамович не стал. При нём не было закрыто ни одного села, хотя об этом постоянно шли разговоры. Наоборот, сёла поддерживались, туда инвестировались деньги, независимо от того, есть какая-то экономическая цель у существования этого села или нет. Это тоже деколониальный момент.
Трэкол и коттедж в селе Амгуэма, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Третий деколониальный момент — отношение к приезжим специалистам из регионов России. Понятно, что на Чукотке были разные некоренные, так скажем, народы. Они работали на угольных предприятиях, на оборонном секторе, потому что рядом была Америка, Холодная война, враг. В 2000-е, когда необходимости в таком количестве служащих солдат не было, закрылись очень многие шахты золота, угля, металлургии. Эти люди остались без работы, они сами были рады уехать, и Абрамович не настаивал, он им помогал. Этот человеческий «балласт» сокращали за счёт того, что покупали им квартиры. Тоже, конечно, совершенно несоветские методы. Это не депортация — это пряник, а не кнут. Людям дают квартиру в Воронеже, или в Ростове, или где-то ещё, чуть ли не в Геленджике кому-то давали, в Калининграде строили целые жилые комплексы для переезжающих. Людям давали подъёмные деньги, покупали им билет, а они обязывались отдать свою чукотскую квартиру государству и сами переезжали.
Все приезжие специалисты соглашались на такие условия?
Есть такой автор Томпсон, канадский антрополог-исследователь. Его книга Settlers on the Edge как раз про этих самых поселенцев. В ней он показывает, насколько для многих людей это было трагедией. Большое количество человек, в том числе приезжих из других регионов, уже к этому времени стали на Чукотке своими. Они почувствовали, что регион их, они там родились или выросли, всю сознательную жизнь проработали, и, конечно, для многих это была личная трагедия. Кто-то отказывался уезжать. И вот отношение к ним по этническому признаку, как к лишним людям, во многом, конечно, их обижало.
А в чём была колониальность реформ?
Вся управленческая модель Абрамовича была завязана тоже на приезжих специалистах, просто уже нового поколения. Он привёз с собой из Москвы, из разных регионов, молодых технократов. Самому Абрамовичу, когда он возглавил регион, было 33 года. Он был супер молодой и привёз с собой команду москвичей, сейчас бы, наверное, их назвали хипстерами. Такие молодые урбанисты, креативные, с горящими глазами. Они знают лучше всех, что делать, знают, как в новой экономике работать, очень натренированы, хорошо говорят по-английски, могут с контрагентами по другую сторону Берингова пролива общаться. Хотя на Чукотке в то же время было большое количество своих, местных специалистов, которые гораздо лучше знали регион и его контекст, прожили здесь десятилетия. Их знание отнесли по большей части к чему-то ненужному. В этом смысле — это, конечно, колониальный подход.
Строительство здания в пгт Эгвекинот, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Колониальность была, в том числе, с точки зрения ресурсов. Не скрывалось, что Абрамович модернизацию проводит и для того, чтобы создать на базе Чукотки индустрию золотодобычи, в которой могли бы работать местные кадры. Удивительно честно об этом говорилось. В этом тогда не видели ничего плохого. Наоборот.
Предприниматель возглавляет регион, его модернизирует, спасает людей от голода, а взамен получает возможность разрабатывать ресурсы, вывозить их и продавать. Это тоже можно отнести к колониальным моментам. Плюс коренные так и не получили какого-то достойного самоуправления. С ними не обсуждалось решение, как будет происходить модернизация. Снова очень такой top-down колониальный подход. Абрамович платил свои деньги и прямо говорил, что вкладывает свои средства, это не государственные вложения, поэтому он и не должен ни с кем церемониться. Всё, что он делал, действительно подавалось как подарок, и как бы дарёному коню в зубы не смотрят.
Даже местные элиты Чукотки из коренных народов принимали очень опосредованное участие во всём этом проекте — какой-то реально действующей политической силы они сформировать не смогли. Не построили свою политическую автономию. Поэтому и самовоспроизводящейся, устойчивой Чукотки не получилось.
глава 6
Методы Исследования
Коттедж в селе Амгуэма, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Какими методами вы ведёте своё исследование модернизации Чукотки?
Довольно много этнографической литературы написано про Чукотку. Что касается исторической части моей диссертации, я опираюсь на них. Начиная с великого Владимира Богораза, который в начале XX века занимался этнографией как раз чукчей и эскимосов. Вообще, весь советский период, на самом деле, хорошо задокументирован. Я учусь в Европейском университете на факультете антропологии, и мой научный руководитель Николай Борисович Вахтин — тоже видный исследователь Чукотки, у него есть классная библиотека, так что с литературой проблем нет.
Проблема есть в том, что касается современности. Информации практически нет, и тут стандартные антропологические методы — полевые наблюдения и глубинные интервью. Я ездил в поле, путешествовал, встречался в городах с управленцами. Мне было важно с двух сторон подойти к теме: поговорить с агентами модернизации и с их субъектами. Как оказалось, это всё довольно переплетённые группы, и даже у тех, для кого эта модернизация проводилась, всё равно была своя агентность.
Я жил в трёх сёлах, а пока живёшь, общаешься с людьми, проводишь интервью, смотришь, как они со всем этим управляются. Я старался пообщаться со строителями, которые делали эту инфраструктуру, нашёл даже канадского архитектора Стефана Симика. Очень интересная личность. Он проектировал новые школы для Чукотки, новые дома. Я ещё не рассказал про школьную модернизацию, про инфраструктуру образования, хотя это самое частое место, в котором мне приходилось кормиться и даже жить в чукотских сёлах.
Здание интерната в селе Амгуэма, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Там прекрасные совершенно школы. Они построены в нулевые и до сих пор поражают. Это буквально канадская постройка, там даже одиночные парты, как в американских фильмах. Там отличное оборудование для всяких экспериментов, прекрасные столовые — и это в крошечном селе! Надо сказать, для Абрамовича была важна идея взращивания нового поколения. Он очень много вкладывался в детство, чтобы дети росли, получали хорошее образование. Чуть ли не система Монтессори была в сельских школах.
Ещё, так как я архитектор инфраструктуры, прибегал к такому методу архитектурной антропологии, когда мы говорили о качестве здания. Ну, и местные мне часто показывали какие-то свои проблемы, просили совета. Это тоже был интересный способ узнать у них, что с домом не так.
глава 7
Народные Вторжения в Архитектуру
У вас в тг-канале есть карты о расселении людей на Чукотке. Как вы пришли к этому методу?
Очень часто реальный масштаб того, что происходит, и того, о чём написано в тексте, человеку сложно обработать в голове и представить. Я очень верю в инфографику, особенно если мы хотим сделать науку доступной, чтобы эти работы оставались не уделом профессионалов в какой-то области, а чтобы статью мог прочитать и понять любой человек. Инфографика, конечно, в этом смысле очень важна и очень хорошо работает.
С точки зрения изменений в структуре расселения Чукотки, карты — это был для меня способ самому всё переварить в голове. Потому что, когда читаешь, как закрывались эти сёла, не видишь реальный масштаб. А смотришь на карту, то понимаешь, насколько быстро и радикально изменилась плотность, сама структура расселения. В 1960-е появились шахтёрские горнодобывающие посёлки городского типа, затем в 1990-е всё быстро исчезло. Визуальные способы отображения исторической информации дают гораздо лучшее представление о том, как это всё было.
Моя работа — она ведь и про сами здания, которые построили. Мне приходится очень много использовать методы визуальной антропологии, чтобы зафиксировать моменты того самого столкновения локального знания и модернистского, внешнего знания. Прежде всего, эти каркасные технологии, которые принесли из Канады, были совершенно чужды не только конкретно чукчам и эскимосам, но и России в целом. Они очень интересно сталкиваются с местным населением, которое владеет коренными практиками. Людям, например, нужно сушить юколу. У каждой яранги раньше стояли юкольники — брали рыбу или мясо кита, вешали на специальные дощечки, и оно сушилось. Ты в дом это не занесёшь, оно пахнет.
Самодельный юкольник, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Всякие такие маленькие низовые, народные, вернакулярные [то есть использующие локальные знания о конкретной территории — прим. «Чернозёма"] вторжения в архитектуру я очень тщательно фотофиксировал и по поводу них общался с людьми. Многие стали прибивать палочки-юкольники ко входу своего дома. Такое оборудование не предусмотришь проектом, если не знаешь, как люди живут, что они реально используют.
При этом местным важно понимать архитектуру дома: его стена должна быть герметичной, если пробить слой влагозащиты (утеплительную плёнку внутри каркаса дома), то утеплитель, минеральная вата, намокает и опускается вниз. Стена, по сути, становится полой, и дом начинает очень сильно промерзать. Многим людям приходилось, например, менять расположение входа, потому что задувал ветер. Строители это не продумали — они же не учли опыт и знания местных, — и людям приходилось самим вторгаться в архитектуру своего дома. Так многие пробивали стены: внутри всё намокало, быстро опускалось, и в доме становилось очень холодно. Некоторые делали в доме несколько выходов, потому что были снежные наносы: если один вход засыпало снегом, то, может быть, останется другой.
Такие народные вторжения в постройку я фиксировал. Мне кажется, это может послужить как раз важным материалом для управленцев или архитекторов, которые будут принимать решения, как дальше поступать с инфраструктурой этих сёл. Они уже ветшают всё-таки. Надо учиться на ошибках модернизаторов прошлого.
Пристройка теплиц к дому, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
К каким личным выводам вы пришли за время исследования?
Конечно, всё это навело меня на размышления о роли местного знания. Больше всего поразило, насколько хорошо люди разбираются во всём — им, по сути, не нужен никакой архитектор. Всё, что им требуется — строительные материалы, возможность их доставки и рабочие руки. В каждом селе есть свои специалисты, которые уже решили многие проблемы: у них достаточно знаний и компетенций, они разобрались в домах и научились их ремонтировать. Им просто нужна помощь с доставкой материалов.
Мне хочется думать, как развивать архитектуру и инфраструктуру удалённых национальных сёл устойчиво, без очередных волн модернизации. Модернизация работает как наркотик: вся инфраструктура была построена в 50-е — 60-е, вышла из строя в 90-е, была заменена в нулевые, и как раз сейчас срок эксплуатации этих канадских домов подходит к концу. В 2030-е годы вопрос «Что делать с этими массово построенными домами?» станет очень острым.
Пристройка веранды ко входу в дом, Чукотский автономный округ. Фото: Гавриил Малышев
Чукотка стоит на распутье. Можно идти нынешним путём: расселять людей, строить один многоквартирный дом в селе и переселять туда жителей из одноэтажных домов. Это финансовый максимум, который может себе позволить государство сейчас — на тотальную реновацию, как в 1960-е или 2000-е, денег нет. Но кроме централизованного внедрения инфраструктуры извне, которое не всегда работает хорошо, есть альтернатива: позволить людям самим заниматься своей инфраструктурой. Нужно не «давать рыбу», а создавать механизмы. Проект реновации сёл должен быть связан не столько со строительством, сколько с созданием института обеспечения строительными материалами и финансами. Сейчас, например, на Чукотке запущена интересная программа: люди могут купить домокомплект в регионах, привезти, построиться и получить компенсацию от государства — почти полную стоимость дома.
Есть разные методы: поставка материалов, поддержка местных строительных технологий и практик, использование местных материалов. Например, везде много военных цементных и железных бочек — местные делают из них фундаменты. Это те знания и технологии, которые нужно поддерживать вместо того, чтобы привозить «умных урбанистов», которые всё сделают за них. Хороший пример — «языковые гнёзда» на Аляске, где бабушке, говорящей на эскимосском, платят за то, что она работает носителем языка и общается с детьми. Так же и в сёлах есть строительные эксперты, специалисты по ремонту домов из местного населения, которые лучше всех знают эти места. Они могут быть теми самыми экспертами-урбанистами, которых государство может финансировать вместо привоза модных архитекторов. Можно дать ресурс тем, кто уже этим занимается, и поддержать их.
10.04.2025
Спасибо, что дочитали до конца!
Понравился текст? Считаете эту тему важной? Тогда поддержите его создателей — айда к нам на Boosty!
хочу помочь Чернозёму
Спасибо,что дочитали до конца!
Карта сайта
Контакты
информация
