«Нелюбимые, зато грамотные»

Согласно закону «О всеобщем обязательном начальном обучении», дети тундровиков должны были учиться в посёлках и городах, а значит, девять месяцев жить в интернате, возвращаясь домой только на лето. И так — десять лет. За короткие летние месяцы оказывалось невозможным наверстать не случившиеся с родными разговоры, научиться вести традиционный быт, вспомнить ненецкий язык — ведь в интернатах требовалось говорить по-русски.

Проблема обучения детей народов Севера из отдалённых посёлков или кочующих семей сохраняется и сегодня. Можно ли им дать образование, не разлучив с семьёй, землёй и языком? Ответу на этот вопрос Анна Неркаги и посвящает свои произведения. Впрочем, отвечает она не только словами, но и поступками.

С родным хребтом Сайрэй в горах Полярного Урала, у подножия которого родилась Анна Неркаги, она прощается шестилетним ребёнком: именно в этом возрасте девочку забирают учиться в среднюю школу-интернат посёлка Аксарка Приуральского района Ямало-Ненецкого автономного округа, к востоку от Салехарда.

Начальная школа открылась в Аксарке ещё в 1931 году. Изначально её разместили в небольшом доме, который принадлежал рыбному тресту. Через несколько лет пристроили ещё одно здание, и во время Великой Отечественной войны учреждение получило статус средней школы. С 1949 года она стала работать ещё как интернат, где Анна Неркаги и училась до 1970 года.

Её воспоминания об этой поре тяжелы: самолёт «Аннушка», забиравший детей, превращал последние августовские дни в «маленький ад». Школа «ела и ест <…> детей до сих пор, глотая одного за другим», — замечала писательница. Подобная система образования, по её мнению, «преступна».

Проблема интерната вскрывает конфликт культур. Родители-оленеводы тоже оказываются бесправны перед лицом надвигающейся разлуки: «Они боялись русских и, наверное, <…> были уверены, что русские умные и правильно делают, забирая детей».

В жизни до интерната главным источником знаний о мире для Анны Неркаги была бабушка. В произведениях писательницы она предстаёт символом мудрости — это сказительница, передающая легенды ненецкого народа. Образ бабушки становится собирательным: её истории спасают не только внуков, но и других детей, которые вдали от дома собираются и вполголоса проговаривают ненецкие мифы и отгадывают её загадки. Громко делать этого нельзя, поскольку воспитатели требуют: «Только на русском!». Тем самым маленьких ненцев обрекают на молчание, ведь «сразу заговорить хоть на русском, хоть на китайском никому не дано».

Несмотря на трудности, в 1970 году Анна Неркаги с отличием окончила интернат и поступила на геологоразведочный факультет Тюменского индустриального института. На тот момент она была единственной ненкой в вузе. Училась, работала, сочиняла первую повесть «Анико из рода Ного» (в ней Анна расскажет о своих корнях: Неркаги в переводе с ненецкого языка означает «род негнущихся»). Привыкла к городской культуре: «С детства меня тянул большой мир. Я стремилась за пределы того, чем чаще всего обходятся мои земляки».

Однако получить высшее образование ей не удалось: у девушки выявили открытую форму туберкулёза. Вскоре умерла её мать, и перед Анной встал вопрос: остаться в городе или вернуться к отцу на ненецкую землю, к кочевой жизни в Байдарацкой тундре?

Важную роль в жизни писательницы сыграл Константин Лагунов — руководитель областных творческих организаций в Тюмени. Именно с ним Неркаги вела дискуссии о выборе своего пути. Из противотуберкулёзного санатория Анна писала ему: «Меня окружает самая простая, пошловатая жизнь, без потрясений, событий, дел. Нет людей литературного мира. Я боюсь, что привыкну ко всему этому и перестану искать волнующее». Девушка протестовала против жизни-«трафарета».

Дилемма, связанная с выбором дальнейшего пути, для выпускника интерната усугубляется тем, что человек превращается «в отщепенца своего народа»: он «не умеет и не хочет пасти оленей, ловить рыбу, ставить капканы». Отвыкает от него и семья: интернатские оказываются «нелюбимые, зато грамотные». Образованный ненец из кочевой семьи попадает в непростую ситуацию: «назад не хочется, вперёд — нету сил».

Героям произведений Анны Неркаги, как и самой писательнице, предстоит путь, полный сомнений.

Поиск ответа на вопрос-дилемму будет проступать на страницах всех произведений Анны Неркаги. Проблематику очерчивает уже первая повесть «Анико из рода Ного», вышедшая в 1975 году. Главная героиня, ненецкая девушка, учится в городе и возвращается на родину спустя четырнадцать лет. Интернат воспринимается ею как долго длившаяся боль: «одиннадцать лет жизни среди разных, в сущности, чужих людей», к которой героиня со временем привыкает, врастает в городскую жизнь.

Причина приезда Анико — гибель матери и маленькой сестры. Страшная деталь: конверт с письмом от отца, в котором он сообщает об унёсшей их жизни снежной буре, Анико раскрывает не сразу — спешит в театр. Целый месяц страшная весть лежит нераспечатанной.

Непросто приходится и отцу, охотнику-оленеводу Себерую, который «хотел приучить своё сердце к тому, что Анико не приедет». Для него дочь оказывается «„блудной дочерью“ ненецкого народа». Встреча Анико с отцом происходит напряжённо. Описано неприятие, испытываемое девушкой. Она силится «собрать крупицы чувства» к нему.

Ещё один барьер, который разделяет Анико и ненцев со стойбища, — язык. Девушка привыкла использовать русский, «язык не повернулся сказать ненецкое „торова“ — отвыкла, застеснялась» [«торова» переводится как «здравствуйте» — прим. «Чернозёма»].

Многие важные события повести показаны при помощи приёма остранения — героиня наблюдает за собственным народом как бы со стороны, будто бы впервые. Так удаётся передать изнанку ненецкого быта и акцентировать внимание на его неприглядных и непонятных для современного человека чертах, а заодно — передать чувство стыда и неприятия, которые испытывает Анико. Через эти эмоции писательница подчёркивает пропасть, которую героиня обнаруживает между собой и местными жителями. Яркой иллюстрацией этому служит эпизод приветственной трапезы с традиционным угощением — сырой печенью, кусочек которой с большим трудом ест Анико.

В повести затронуты и непосредственно проблемы системы обучения в интернате. Устами молодого ненца Алёшки, одноклассника Анико, писательница спрашивает: «Почему бы в интернатах вместе со стихами Пушкина не давать уроки охоты, ловкости и выдержки?». Констатирует разорванность: «…Много ли молодых вернулось после интерната в тундру. А те, кто вернулся, что они принесли? И грамоте толком не научились, и ремесло своих отцов позабыли. Вот и получаются из нас не ненцы, не русские, смесь какая-то».

Образ Анико показан на фоне целой галереи портретов. Девушка пока не готова, как фельдшер Ира, вернувшаяся в тундру лечить местных жителей, «ломать всё, что достигнуто за четырнадцать лет», «добровольно отдать себя мёрзлой тишине». Но и у Анико закрадывается неудобная мысль: не является ли то, к чему она так долго шла, «построением <…> гнилого сарая, имя которому — личное благополучие?».

Однако всё-таки в первой повести Анны Неркаги героиня уезжает, обещая при этом отцу: «Жди меня. Я разберусь в себе и буду с тобой, а?».

«Понять» и «разобраться» и Анико, и самой Анне Неркаги удаётся позже. В 1978 году она становится членом Союза писателей СССР. И — неожиданно для всех — возвращается в тундру, к кочевой жизни. Её наставник, Константин Лагунов, был обеспокоен этим, призывал вернуться к устроенному быту: «Пора поселиться в настоящей квартире, с теплом, светом, прочими приметами цивилизации», упрекал её: «Тебе, дочери тундры, наверное, вольготно и хорошо в кочевой жизни. Но судьба предначертала тебе не путь оленевода-кочевника, а многотрудную <…> стезю писателя — выразителя дум и чаяний своего <…> народа. Мировая история не знает писателя-кочевника. Эти два понятия несовместимы. <…> Кончай кочевать. Садись за письменный стол. Пиши. Пиши. Пиши…».

После активного писательского периода в 1970-е Неркаги замолкает почти на 20 лет: следующее произведение писательницы появится только в 1995 году. Сама она замечала: «Для нас, ненцев, молчать полезнее, чем говорить», «ненцы — люди пауз». Культура молчания помогает, по её мнению, избежать «„творческого“ пустобрехства». В этой связи филолог Наталья Дворцова напоминает: «Почти полвека молчал Дж. Д. Сэлинджер, более двух десятилетий — Саша Соколов».

Сила молчания и затрагивается в третьей повести Неркаги «Белый ягель»: «Если бы люди больше молчали, как хорошо и долго они любили бы». Слово «обессилело», сохранилось лишь в «поистрёпанных, пообшарпанных косноязычием многих поколений» фразах.

Если Анико, героиня первой повести, стоит на развилке, то Илне, героиня третьего произведения, приняла решение остаться в городе. Она, как и другие «невозвращенцы», «уезжала всегда, как нежная птица, которая боится зимы и улетает туда, где тепло». Развязка в «Белом ягеле» показана глазами героя Алёшки, вынужденного остаться в тундре и принять её законы, диктуемые природой и божествами пантеона ненцев. В его позиции слышен голос самой Анны Неркаги, которая тоже определилась. Согласилась на кочевой образ жизни.

Отвечая на вопрос, как построить образование для современных кочевников, Анна Неркаги выходит за границы слова — обращается к делу. Как пишет филолог Наталья Дворцова, «молчание писателя Анны Неркаги стало воскрешением <…> традиции отечественной культуры, которую после Андрея Синявского принято называть преодолением литературы — выходом художника за пределы литературы в сферу жизни и религии». Сама писательница так вспоминает о своём решении: «Быт, который так тяготит человека, я сумела переработать в радостный творческий процесс. Да и сама жизнь стала для меня Творчеством».

В 1990-х годах недалеко от фактории Лаборовая в Ямало-Ненецком автономном округе возникает «Земля надежды» — семейно-родовая этническая школа. Она предназначена для ненецких детей-сирот и детей оленеводов из ближайших стойбищ Байдарацкой тундры. Изначально на этом месте Анна создаёт крестьянско-фермерское хозяйство — снабжает оленеводов всем необходимым и помогает местным жителям продавать промысел. Позже, по её инициативе, возводят православный храм Михаила Архангела. Мало-помалу писательница развивает школу, куда приезжают кочевые учителя, получившие образование в Ямальском многопрофильном колледже. По словам Неркаги, в «Земле надежды» ей удалось воспитать около 50 детей, оставшихся без попечения родителей.

Родители вольны выбрать одну из трёх моделей образования, предлагаемых школой Неркаги: стационарную (ученики живут в ближайшей к этношколе деревне Лаборовая у родственников и выезжают к родителям на выходные), полустационарную (ученики проживают на этностойбище) или кочевую (учитель сам выезжает к детям и обучает их в чуме, в котором ребёнок живёт вместе с родителями). Такой подход — разработанная писательницей альтернатива школе-интернату, через которую прошла она сама.

Образование в «Земле надежды» строится на этнопедагогике — обучении навыкам ненецкого кочевья. Изучение дисциплин перемежается с традиционным для тундры каждодневным трудом — выпасом оленей, сбором грибов и ягод, рыбной ловлей, ведением хозяйства в чуме, выделкой оленьих шкур, изготовлением нарт, пошивом национальной одежды. При этом используются и компьютеры. В классы проведён интернет, а все ученики сдают ЕГЭ.

В поздних произведениях — «Мудрые изречения ненецкого народа» (2014) и «Легенды и предания» (2015), — а также в многочисленных интервью, в том числе с зарубежными исследователями-антропологами, писательница делится мыслями о своей системе: так, в авторской школе наряду с общеобразовательными предметами она считает правильным преподавать нравственность, игру, «умение мир творить» и «искусство смерти»:

«Голос» и «больная совесть» Тундры, по выражению Константина Лагунова, — Анна Неркаги адаптирует систему образования для детей Заполярья, чтобы переписать сценарий, пережитый ею самой.